Название этой книги… вот и всё
моё в ней участие. Да и название взято из
стихотворения Наума Басовского, пленившего меня в
девяностые годы. Не буду пересказывать сюжет его, оно
в книге есть. Но длинная анфилада комнат,
открывающаяся перед лирическим героем, невольно
наводит на мысль: какой же сквозняк времён проходит
через неё – из пустыни в пустыню, от хамсина,
овевающего толпу, ведомую световым столбом, - и к нам,
современникам автора. На этом горячем ветру рождены
стихи книги, которую читатель держит в руках.
Автор её, большой русский поэт Наум Басовский, ещё
недавно жил в России, точней – в СССР, государстве
ныне столь же доисторическом и почти археологическом,
как «Ассиро-Вавилония» или «Держава Инков». Сейчас
автор живёт в Ришон-ле-Ционе, он приехал в Израиль в
феврале 1992 года.
Стало быть, и полугода ещё не прошло в России, как
приказала долго жить советская власть, не к ночи будь
помянута. А ведь первые публикации Наума Басовского в
Москве датированы 1977 годом. Поэту тогда пошел шестой
десяток, но ведь и его творчеству – четвёртый.
Тридцать лет, стало быть, он писал в стол. Можно
ходить за Моисеем сорок лет, если веришь, что в конце
концов придёшь в Землю Обетованную. Но и шагу не
сделаешь, если не веришь в конечную цель пути. У поэта
одна цель: оставить после себя людям корешок книги, на
котором будет вытеснено (или хоть нацарапано, как
повезёт) – его имя. Жизнь человеческая, как любил
говорить Иван Елагин, укладывается в тире между двумя
датами. И вот об этом «тире» поэт и обречён писать, –
если, конечно, не сентименталист и не меланхолик, но и
тогда от своего тире никуда не деться.
Всё равно нет-нет да и вспоминается стихотворение не
самого любимого моего поэта Роберта Фроста о двух
дорогах: какой тропой ни пойдёшь, всё равно будешь
думать о той, о другой, о непройденной.
Потому что всё-таки вышла в Москве ещё до отъезда хоть
одна, но вполне полноценная книга Басовского («Письмо
заказное», М., 1989). Цензура в эти годы особо не
лютовала, - не до того ей было в приступах лёгкого
чейн-стоксова дыхания. Точная проверка дат
подтвердила: именно в момент подготовки цензуру вовсе
отменили. Это позволило редактору, поэту Евгению
Храмову, разрешить Басовскому полностью переделать
состав книги, уже подготовленной к печати (!). Храмов
так и сказал: теперь автор несёт всю ответственность
за напечатанное, поскольку цензуры нет. Да и вообще не
надо забывать, что в 1986-1994 годах стремительно
скончавшаяся советская литература оставила за собой то
святое место, которое пусто не бывает, и отчего бы не
оказаться Басовскому широко известным поэтом ЗДЕСЬ, а
не ТАМ? Эта роль стремительно шла к Борису Чичибабину
(1989 год – книга «Колокол», годом позже –
государственная премия СССР за неё); да и жил Борис
Алексеевич в той же неудобной для русского поэта по
сей день стране, что именуется Украиной, а что умер в
1994 году, так это ведь поэт умер, а не стихи.
Чичибабин вспомнился не случайно: когда вышло «Письмо
заказное», автор послал его и Чичибабину, стихи
которого помнил и ценил ещё с шестидесятых. Тот
прислал ответную открыточку такого примерно
содержания: как это Вы меня называете большим поэтом,
когда это Вы – поэт милостью Божьей! Фростовская
«тропа» могла бы быть и другой.
Наум Басовский всё-таки выбрал путь через Анфиладу,
путь на родину предков. Но коль скоро языком
творчества для поэта остается русский – все дороги
неизбежно ведут в Москву. Не надо думать, что это
московское чванство лично во мне говорит: хоть я и
москвич не могу подсчитать в каком поколении, но
горжусь разве что тем, что (хотя русской крови во мне
нет ни эритроцита) предки выбрали Москву моей родиной,
мне в ней и оставаться. У русского писателя, простите
за трюизм, одна родина: русская литература. Карта
Москвы как раз похожа на паутину. Всемирная Паутина,
Интернет, принесла ко мне в виде файла из Святой Земли
книгу русского, повторяю, поэта Наума Басовского. И
вот перед тобой, читатель, «Анфилада»: аутентичный, ни
на одно слово не изменённый авторский отчёт поэта за
полвека творчества. Как чудесно назвал свою книгу
другой поэт Эрец Исраэль – Михаил Генделев: «Неполное
собрание сочинений». Авось и «Анфилада» – тоже такое
вот неполное. Полное потом будет, неизбежно. Только
торопиться ни к чему.
В
Израиле между тем выходили очередные книги поэта:
Вторая: «Свободный стих» (Иерусалим, 1997)
Третья: «Полнозвучие» (Иерусалим, 2000)
Четвертая: «Об осени духа и слова» (Иерусалим, 2004)
Пятая: «Не смолк ни один мотив» (Иерусалим, 2007)
Обычно к перечислению добавляют еще журналы и
альманахи, где печатался поэт. И вправду в разные годы
публиковался он в журналах «Новый мир», «Юность»,
«Дружба народов», «Нева», «Студенческий меридиан»,
«Еврейская улица» (СССР-Россия), «Алеф», «Двадцать
два», «Иерусалимский журнал» (Израиль), «Время и мы»
(США), «TSQ» (Канада) «Радуга» (Украина), «Крещатик»
(Германия), в альманахах «Поэты Большого Тель-Авива»,
«Артикль» (Израиль), «Свет двуединый», «Диалог»
(Россия – Израиль) и др.
Правда, «Свет двуединый» не альманах и не сборник, а
антология, и вставлял туда Басовского я сам… но какая
разница. Сколько раз писал я автору, что для меня он –
лучший из ныне живущих поэтов Израиля (положим, наряду
с одной великой женщиной, но о ней в другой раз, да я
уже и писал о ней). «Разве это уровень…»,- грустно
усмехался Наум.
Я
не согласен. Когда кто-то назвал покойного Валерия
Перелешина «лучшим русским поэтом Южного Полушария» –
это было, возможно, и забавно, но не столь мало.
Американская поэзия живёт без столиц, и прекрасно
живёт. А у русской поэзии теперь одна столица,
Интернет, и каждый читатель именно в ней ищет себе
«своего главного». Такой великой кровью оплачена
великая русская поэзия всё никак не кончающегося ХХ
века, что рассуждать, «кто главнее», уже аморально
Мой учитель, поэт и художник Аркадий Штейнберг, много
раз говорил, что русская поэзия – это такая армия, где
взводами командуют генералы.
Лукавил мой учитель. В ХХ веке есть великие
литературы, где на всю поэзию не наберется взвода
лейтенантов, а старлея нет ни единого. Ну, отдыхает
страна. И поэзия тоже. Во Франции XVIII века, помимо
«не совсем поэта» Вольтера и не печатавшегося Шенье,
вспомнить некого. Своё литература взяла веком позже. И
больше того: почти никогда не вырастают до мирового
уровня в одном и том же месте и поэзия и проза.
Случается это только в залитых кровью странах.
Лучше бы не цвести таким садам. Но… что имеем, то
имеем. Рукописи не горят, только нельзя дать им
сгнить. Для этого и создан «Водолей». Хвалиться не
хочу, но часто мне кажется, что многих из тех, кого мы
издали, я сам и придумал: зря, что ли, я фантаст, зря,
что ли, числюсь по ведомству «параллельной истории»?
Тут небольшое отступление.
Басовский нередко перечисляет поэтов «своей»
поэтической линии и строит её из имён, чуть ли не
наполовину для меня совершенно неприемлемых. Да только
важен ли состав той, скажем деликатно, земли, на
которой вырастают яблони, а на них зреют золотые (в
данном случае поэтические) яблоки. Важно, что эти
яблоки – золотые. Да и опознал уже читатель моё
лукавство, не мои ведь это слова о золотых яблоках, а
слова Авгия в пьесе любимого Дюрренматта. Всего-то и
нужно было, чтобы на эти плоды мне указали, а уж на
каком перегное они выросли – не важно. Правда, в роли
Геркулеса я чувствую себя плохо (разве что
дюрренматтовского?…), зато роль Авгия у меня
пожизненная. Кроме того, правило не без исключений.
Среди главных поэтов Басовского проставлен Ходасевич;
у Басовского даже стихотворение есть, где
польско-еврейский гений русской поэзии фигурирует под
псевдонимом, который я наклеил на него в рассказе
«Штабс-капитан Янов», так что не удивляйтесь
превращению Владислава Фелициановича в Станислава
Люциановича: моя литература, что хочу, то с ней и
делаю. Именно потому поэт Наум Басовский кажется мне
иногда такой вот моей же выдумкой. Конечно, я сделал
бы его киевлянином, как Булгакова или Кржижановского;
родиться заставил бы в 1937 году (чтобы не мыкаться,
запоминая дату); конечно, герой был бы евреем,
уехавшим в Израиль, мучающимся, когда дует хамсин,
пишущим изумительные стихи… ну, и так далее. Обожаю
заставлять героев пить кефир (меня от его запаха
тошнит) - жизнь велит, она так устроена: в ней нет
сюжета, но есть события. И то, что на золотые яблоки
указывает Авгию сын, а мне на Басовского указал
Александр Ревич (который по возрасту мне как раз в
отцы и годится), это всё литература шутит, она
набивает собой нашу жизнь… Но читатели говорят, что у
меня бывают удачные выдумки. Если это так, то
Басовский, взявшийся за поэтическое перо сразу в
момент своего возникновения, за тринадцать лет до
моего рождения, – уж точно моя выдумка. Надо же раз в
жизни было и большого поэта придумать? Второй раз
такого не будет.
Параллельные миры в поэзии ещё реальней, чем в физике
или в том прозаическом жанре, благодаря которому я
горжусь прозвищем «параллельного историка». У нас,
немногочисленных, близко родственных простым
трудягам-фантастам, даже негласный праздник есть,
первое воскресенье каждого декабря: я придумал его
много лет назад, никто не возражал, вот и отмечаем,
раз уж есть повод что-то отметить. А меня в жар
кидает, когда и поэзия дарит подобные параллельные
миры.
…Наверняка ведь один поэт не читал другого. Полвека с
большим гаком тому назад в Париже поэт Игорь Чиннов
написал строку: «Немного рыбы и немного соли». Два
года тому назад Басовский у себя дома записал:
«Немного мяса и немного сыра». Происходило это не по
законам кашрута (Чиннов сроду евреем не был) и не по
кулинарным соображениям, а по законам поэзии. «Из
какого сора»?.. Да хоть из кулинарной книги. И даже
без неё, если есть поэтический талант. Совпадений в
нашей жизни и в поэзии куда больше, чем принято
думать. Вот ещё одна «перекличка», как и в случае с
Игорем Чинновым. У Басовского есть стихотворение «Вот
подробности утра…», которое кончается строчками:
«Вот подробности жизни: фамилия, имя, две даты, /
заключённые в скобки, и знак между ними – тире». А
вот именно этих, упомянутых ранее, слов Ивана Елагина
Басовский, по собственному признанию, не знал. Только
важно ли это?
Выдуманный мной персонаж думает то, что думаю я сам (а
может ли он думать иначе?):
«Если я смею называть себя поэтом, то я русский поэт с
еврейской судьбой – не первый и не последний в ряду
подобных мне. Следовательно, нужно просто писать
хорошие русские стихи, в которых неминуемо будет
проступать моя еврейская судьба. Если они будут
действительно хороши, то сохранятся и после меня – не
в русскоязычной поэзии Израиля, а просто в русской
поэзии». Так говорит и так пишет Наум Басовский,
которого теперь смогут в должном объёме и в хорошем,
авторском отборе прочесть читатели где угодно: в
Москве ли, в Бостоне ли, а то и на острове Бали.
Советская империя не просто рухнула, она, как и любая
империя, отомстила за свою гибель тем, что её
государственный язык наконец-то стал языком мирового
значения.
Никого не удивляют нынче антологии вроде «Русских
поэтов Китая», научным редактором как раз этой
антологии мне довелось быть. Это очень немало: из 58
поэтов, вошедших в эту книгу, десяток совсем хороших,
а два-три из них – высшего разряда (Арсений Несмелов,
Марианна Колосова, Валерий Перелешин). Жаль, что так и
не доходит до печатного станка составленный Вадимом
Крейдом двухтомник «Русская поэзия США и Канады»: там
нашлось бы и побольше. Бразилия, Парагвай, Австралия,
Абиссиния – везде отыщется хоть один русский писатель
очень крупного масштаба. Про Израиль и речи нет:
где-где, а там литература на русском языке если не
процветает (это ей вообще не свойственно), то
существует в таком количестве, а главное – качестве,
что нелегко справиться хотя бы с открытием основных
имен «первого ранга».
Мы
и не надеемся. Мы всего лишь делаем то, что считаем
своим долгом, – переводим тех, кто известен одним лишь
друзьям и серьёзным литературоведам, в разряд тех, кто
доступен истинным ценителям русской, да и не только
русской, поэзии.
Алдановский Пьер Ламор говорил: «Нет суда истории,
есть суд историков, а он меняется каждое десятилетие».
И в литературоведении то же самое. По поколению
Басовский ровесник тех, кого нужно бы назвать
«семидесятниками». Но в литературоведении и термина
такого пока нет, в литературу Басовский вошел разве
что в девяностые, а если быть совсем честным, он,
видимо, попадёт в число старших поэтов XXI века. Так
Случевского иной раз заносят в поэты ХХ века, ибо
только в этом веке его оценили.
Нет в такой участи ни грусти, ни несправедливости.
Ибо перед нами книга живого классика.
А теперь я объясню, почему стараюсь никогда не писать
к книгам предисловий. Тот, кого заинтересовала книга,
читает мои размышления после собственно книги.
И появляется повод, особенно у тех, кто со мной не
согласен, прочесть книгу - «Анфиладу» в данном случае
- ещё раз.
Она того стоит.
