from ‘The Slavonic and East European Review’ (‘SEER’), April 2009

Basovskii, Naum. Svobodnii stikh. Stikhotvoreniia i poemy 1977-1997. Skopus, Jerusalem, 1997. 239 pp.

Basovskii, Naum. Polnozvuchie. Skopus, Jerusalem, 2000. 239 pp.

Basovskii, Naum. Ob oseni dukha i slova. Stikhotvoreniia 2000-2004. Skopus, Jerusalem, 2004. 118 pp.

Naum Basovskii (Nachum Basovsky) was born in Kiev in 1937, and worked for many years in Moscow as a specialist in technical acoustics before emigrating to Israel in 1992. His professional knowledge of acoustics may partly account for his heightened attention to the sound of words and his appreciation of music – the poet wishes each word to resound or resonate (zvuchat’) in harmony with its neighbours, and aspires to polnozvuchie (the apt title of his 2000 volume). Moreover, Basovskii’s verse embodies a yearning for universal harmony, conveying a dream of other times and other places where tolerance shall reign, together with freedom from totalitarian oppression.

Basovskii is a poet of considerable skill and sensitivity. His verse is traditional rather than avant-garde, complex in its simplicity. His low-key and guarded poetic persona and his understated, unrhetorical poetic voice emerge unobtrusively from his observation and interpretation of everyday, ‘commonplace’ phenomena – railway stations and country roads, brass bands and photograph albums, old houses and darkening rooms, football matches and films. A typical Basovskii poem flows melodiously from line to line, accumulating seemingly trivial or random impressions before arriving at a subtle philosophical conclusion. Memories and imagination transport the poet back to his childhood, to his loving mother and grandmother Sara, to his father (a master tailor) and grandfather (a small-town rabbi), to familiar but long-lost places, to moments of kindness or racial abuse. A sorrowful leitmotif throughout his books is the brevity of the individual human life and never-ending suffering of the Jewish people.

Basovskii’s poetry is distinguished by a wise and sober stoicism, an acceptance of the unfathomable working of fate or God’s will, and a recognition of the significance of the details of daily life (sights, sounds, scents, colours, times of day, the four seasons). Unlike the self-confident pronouncements of an authoritative (or authoritarian) tribune, Basovskii’s tone is contemplative, almost hesitant, undogmatic yet principled, as he meditates on life, death, fate, God, time, happiness and love. The poet prefers laconic restraint to effusive pathos, and values family, love and work rather than success, fame and wealth. A sympathetic reader gradually appreciates the quiet heroism of an avowedly ‘unheroic’ person who has preserved his honour and dignity, and remained faithful to conscience and freedom.

Basovskii’s ear, eye and mind are continually at work, striving to detect meaning within the seemingly random, to create order from chaos, always seeking to establish the most appropriate word in the most appropriate place. Some of his cultural sympathies are reflected in his verse. There are references to the Old Testament (the Psalms of David, Ecclesiastes, the prophets Isaiah and Nachum), music (Bach, Haydn, Mozart, Beethoven, Chopin, Messiaen and, above all, Shnitke), Russian poetry (Pushkin, Zabolotskii, Arsenii Tarkovskii, Vladimir Sokolov, Brodskii, Aleksandr Revich, Iurii Kolker, his teacher Anisim Krongauz and, above all, Khodasevich), Evgenii Shvarts, Marc Chagall, and Pasternak’s Doctor Zhivago. Basovskii’s favourite writer is Vladimir Nabokov; other poets admired include Tiutchev, Blok, Akhmatova, Samoilov and Chukhontsev.

 Given his temperament and life’s experience, Basovskii cannot be a starry-eyed optimist. Like Ecclesiastes, he perceives the ‘vanity of vanities’ of all merely human endeavour (see his talented poetic adaptation of the text of Ecclesiastes, in  Polnozvuchie,  pp. 90-108). Yet Basovskii’s philosophy does not countenance pessimism or despair. Illnesses and sadness may beset the autumn of his life, memories ache and fade – yet there is perpetual consolation in the loving presence of his wife, in their free choice of a shared life in Israel (rather than slavery in the Soviet Union), and in the many merciful blessing of divine providence.

And always a blank page awaits, on which to compose ‘full-sounding’ and truly ‘free’ verse. A thoughtful, unhurried poet merits a thoughtful, unhurried reader, whether in Jerusalem, Syktyvkar (Ob oseni dukha i slova, p. 78), or even Bristol.

Bristol  

Гордон Маквей

ОБОЗРЕНИЕ

Басовский Наум. Свободный стих. Стихотворения и поэмы 1977—1997. «Скопус», Иерусалим, 1997. 239 стр.

Басовский Наум. Полнозвучие. «Скопус», Иерусалим, 2000. 239 стр.  

Басовский Наум. Об осени духа и слова. Стихотворения 2000-2004.  «Скопус», Иерусалим, 2004. 118 стр.

НАУМ БАСОВСКИЙ родился в Киеве в 1937 году и до своей эмиграции в Израиль в 1992 г. много лет работал в Москве в области технической акустики. Возможно, его профессиональное знание акустики частично объясняет его особый интерес к звучанию слов и его восприятие музыки – поэт хочет, чтобы каждое слово было в звуковой гармонии, резонировало с соседними словами, стремясь достичь полнозвучия (удачное  название его сборника стихотворений 2000 года). Более того, поэзия Басовского воплощает в себе тоску по всеобщей гармонии, мечту о других временах и местах, где бы царила терпимость вместе со свободой от тоталитарного притеснения.

Басовский – поэт, обладающий большим мастерством и чуткостью. Его стих скорее традиционен, чем авангарден, он (стих) сложен в своей простоте. Сдержанность, отсутствие аффектации его поэтической натуры и, как следствие, негромкость и сдержанность его поэтического голоса, отсутствие в нём риторики ненавязчиво проступают сквозь его наблюдения и толкования будничных, «простых» реалий – железнодорожных станций и сельских дорог, духовых оркестров и фотоальбомов, старых домов и сумеречных комнат, футбольных матчей и кинофильмов. Типичное стихотворение Басовского мелодично перетекает из строки в строку, аккумулируя казалось бы незначительные и случайные впечатления, прежде чем завершиться тонким философским осмыслением. Воспоминания и воображение переносят поэта в детство, к его любящей матери и бабушке Саре, к его отцу (искусному портному) и деду (местечковому раввину), в знакомые, но давно покинутые места, к моментам доброты или несправедливой жестокости. Печальный лейтмотив всех его книг – это быстротечность человеческой жизни и непрекращающиеся страдания еврейского народа.

Поэзию Басовского отличает мудрый и трезвый стоицизм, приятие непостижимых поворотов судьбы или воли Всевышнего и признание значимости  деталей повседневной жизни (пейзажей, звуков, запахов, красок, времён дня и года). В отличие от самоуверенных высказываний властного, не терпящего возражений трибуна, интонация Басовского – это интонация размышления, часто почти сомнения, она (интонация) лишена догматизма, но всегда принципиальна, когда он размышляет о жизни, смерти, судьбе, Боге, времени, счастье и любви. Поэт предпочитает немногословную сдержанность велеречивому пафосу и дорожит семьёй, любовью и работой, а не успехом, славой и богатством. Расположенный читатель постепенно начинает ценить тихий, спокойный героизм сугубо «негероического» человека, сохранившего однако свои честь и достоинство и оставшегося верным своей совести и свободе.

Ухо, глаз и ум поэта постоянно находятся в работе, стремясь обнаружить закономерность в том, что кажется случайным, создать порядок из хаоса, при этом всегда стараясь отыскать единственное слово и поставить его на единственное место. Некоторые из культурных предпочтений поэта прочитываются в его стихах. Упоминаются Ветхий завет (псалмы Давида, Экклезиаст, пророки Исайя и Наум), композиторы (Бах, Гайдн, Моцарт, Бетховен, Шопен, Мессиан и, в первую очередь, Шнитке), русские поэты (Пушкин, Заболоцкий, Арсений Тарковский, Владимир Соколов, Бродский, Александр Ревич, Юрий Колкер и, в первую очередь, его учитель Анисим Кронгауз и Ходасевич), Евгений Шварц, Марк Шагал, «Доктор Живаго» Бориса Пастернака. Любимый писатель Басовского – Владимир Набоков, ему также дороги Тютчев, Блок, Ахматова, Самойлов и Чухонцев.

В силу своего темперамента и жизненного опыта Басовский не может быть мечтательным оптимистом. Вслед за Экклезиастом он осознаёт суету сует всех человеческих усилий (смотри его талантливое стихотворное переложение текста «Экклезиаста» в книге «Полнозвучие», стр. 90-108). Тем не менее, в философии Басовского нет места пессимизму или отчаянию. Болезни и грусть могут сопровождать осень его жизни, воспоминания – тревожить и терять яркость, но он всегда находит утешение в любящем присутствии его жены, в их свободном выборе разделённой жизни в Израиле (а не рабство в Советском Союзе) и во многих чудесных дарах Провидения.

И всегда ждёт белый лист, на который ляжет полнозвучный и подлинно свободный стих.  Вдумчивый, неспешный поэт заслуживает вдумчивого, неспешного читателя, будь то в Иерусалиме, Сыктывкаре («Об осени духа и слова», стр. 76) или даже в Бристоле.

Бристоль

Перевод с английского Валентины Басовской

__________________________________________________________________