А теперь — небольшая цитата из романа. Фрагмент письма, которое пишет Ури своей матери в Израиль:

"...ты всю жизнь жаждала привить мне любовь к европейской культуре, ты двадцать лет выламывала мне руки, приучая держать вилку и нож как следует, ты заставляла меня ходить в оперу, когда мои друзья ходили в цирк, но никогда, никогда ты даже не попыталась рассказать мне про опавшие листья! А как я мог хоть что-нибудь понять про твою ненаглядную Европу, в которой вся культура построена на золотистом шорохе опавших листьев, если я родился в стране, где не бывает листопада?"

Я привел этот отрывок не просто для того, чтобы дать образец стиля Нины Воронель. На мой взгляд, это истинная поэзия в прозе, позволяющая несколькими словами выразить то, что потребовало бы многих страниц текста при другом способе литературного мышления. Поэт и прозаик едины в авторе, благодаря чему создается в романе густая, терпкая, колдовская атмосфера тайны, окружающей замок и живущих в нем людей.

Но роман Нины Воронель обладает и многими другими достоинствами, делающими его незаурядным явлением современной литературной жизни Израиля. Начнём с того, что он захватывающе интересен — начав читать, уже не оторвёшься до самой последней страницы. Возможно, кто-то скажет поморщившись: "Помилуйте, да это же обычный авантюрный роман!" Что ж, книга "Ведьма и парашютист" действительно написана в соответствии с законами данного жанра.

Однако не могу согласиться с тем, что это обычный авантюрный роман. У Нины Воронель двигателем сюжета служат не искусно придуманные ходы, а реалии жизни сегодняшней Германии — в частности, взаимоотношения немцев и евреев после Катастрофы, глухой и явный бытовой антисемитизм, культ силы и насилия в молодежной среде, различные лики терроризма. На возникающие в этой атмосфере вопросы нет, да и не может быть простых однозначных ответов, и мне представляется, что сложные и многоуровневые взаимоотношения, в которые вступают персонажи романа, создают не только сюжетный, но и глубинный, смысловой интерес к тексту.

Но самым существенным и сущностным достижением автора видится мне даже не это. Главное, на мой взгляд, достоинство романа проступает не сразу, ибо лежит не на поверхности.

Присмотримся ещё раз к четырем главным героям романа. Ури к началу повествования — физически и психически травмированный человек: во время одной из акций ЦАХАЛа в Ливане, в тренировочном лагере палестинцев, погибли его друзья, сам он, единственный, чудом спасся, и по дикой логике таких акций стал убийцей беременной женщины. Это только супермены из голливудских боевиков легко укладывают десятками и виноватых, и правых — а каково обычному еврейскому парню, пусть и десантнику, но вовсе не супермену? А что он не супермен, понятно хотя бы из того, что он и скотину-то забить не может без встряски всего организма... У Инге в юности — участие в германском террористическом движении типа "красных бригад", и память об этом стала ее навязчивым кошмаром. Отто — инвалид после тяжелого инсульта со всеми комплексами болезненной зависимости от окружающих людей. Клаус, как было сказано выше, деревенский дурачок. То есть все четверо — люди с так или иначе "потревоженной" психикой, хорошо знающие, что такое страдание.

По ходу романа выясняется, что именно эти четверо, по собственной воле выпав из "оркестра" жизни, в которой правят законы так называемого здравого смысла, только они способны совершать нормальные поступки — если по-прежнему называть нормой человеческого сообщества доброту, любовь, сострадание, взаимопомощь, самопожертвование и другие столь же "устаревшие" понятия. Нигде не говоря этого прямым текстом, Нина Воронель ставит своих героев в такие мыслимые и немыслимые ситуации, из которых нет выхода — нет в самом жестоком смысле этих слов, — если людьми не будет двигать гуманизм. Боюсь, что вот так в лоб высказанная мысль может показаться чуть ли не банальной. Но когда герой находится на грани гибели и кажется, что только чудо может, его спасти, — оно происходит. Ибо как иначе назвать цепочку действий, в которой каждый из четверых совершает всё, что он может, и больше того, что он может, — и смерть отступает. Язык не пово­рачивается назвать такие вещи банальными. Один из друзей сказал мне как-то: "Надоели книги и фильмы, где авторы пытаются убедить меня, что я такое же животное, как и их персонажи". В романе "Ведьма и парашютист" люди — главные герои, во всяком случае, — поступают по-человечески. Оказывается, это может быть захватывающе.

Не могу не остановиться отдельно на большой локальной удаче автора. Это самый юный по возрасту герой — Клаус. Первое, что приходит в голову сразу, — роман Фолкнера "Шум и ярость", где мы тоже видели внешний мир из глубины больного мозга. Но там был мозг дебила, для которого не существует человеческих понятий добра и зла; если такие ощущения там возникают, то лишь на уровне чисто биологического существования. Совсем другое дело в романе Нины Воронель. Клаус вовсе не идиот, хотя к нему прилепилась эта обидная кличка. Да, он многого для своего возраста не знает, да, он медленно думает. Но зато думает основательно. И по-своему чётко и недвусмысленно различает, что есть добро и что зло, и нет силы, которая могла бы его заставить изменить своему внутреннему нравственному закону (хотя он, скорее всего, даже и не понял бы таких слов — "нравственный закон"). А уж его "магнитофонная память" и вовсе настоящее открытие автора: без этой памяти не было бы в романе многих интересных, интригующих, отмеченных отличным юмором страниц.

Хорошую книгу написала Нина Воронель. Увлекательную, умную и в высшей степени гуманную. С чем и хочется поздравить как её, так и нас, читателей.